Виктор Пелевин, «Непобедимое Солнце»

Цитаты

Я показала ей «ОК», сделанный из пальцев. Как сознательная и передовая женщина, я демонстрирую кольцо из большого и указательного вместо патриархального среднего, известного как «фингер». Понимают не все.

Зато в тридцать ты умная. Ну или так тебе по глупости кажется.

Жизнь – это то, что ты делаешь с миром, а мир делает с тобой.

В конце концов, чем кончается любой успешный духовный поиск? Да тем, что человек говорит: «Ага!» – и дальше живет обычной человеческой жизнью из секунды в секунду, ни на чем особо не залипая. Видит он точно так же, как прежде, слышит тоже, холодно и жарко ему по-прежнему (потому что по-другому с людьми не бывает), и даже думает он так же – только, может, реже и яснее. И умирает потом так же. Просто великих вопросов у него больше не остается.

Человек – это загадка, не разгаданная еще никем. Ты родилась, живешь, взрослеешь – и постепенно видишь, что в существовании много непонятного. На самом деле – одна сплошная тайна. Но мир давно научился ловить таких как ты. Как только ты понимаешь природу загадки, вокруг тебя появляется сто разных табличек с надписью «Окончательная Эксклюзивная Разгадка Всего За Смешные Деньги». Ты подходишь к одной из табличек. Там, если коротко, стоит лопата – и инструкция «копать сто лет». Ну или ждать сто лет, пока все спонтанно выкопается, только не забывать жертвовать на храм… Все эти таблички – тоже часть лабиринта, элементы мирового обмана. Они существуют не для того, чтобы открыть тебе глаза, а для того, чтобы глубже спрятать тайну. Уже навсегда спрятать. Пока ты ищешь сама, ты еще можешь что-то случайно найти. А когда ты повелась на одну из этих табличек, ты уже все как бы нашла. Ты получила лопату и место, где рыть, получила фотографию Мудрого Учителя, чтобы повесить над кроваткой, и больше не можешь повторять свои детские «почему?» и «зачем?». Теперь надо копать, копать, копать, потому что тебе дали ответ. Тебя поймали в сачок, сестра…

Мы все работаем у бога штативами для селфи. Бог доверяет тебе видеть за него твой участок реальности.

Счастье – это и есть та секунда, когда ты веришь в возможность и осуществимость своего счастья, такая вот причудливая рекурсивная петля в нашем мозговом органчике.

Панорама реальности не вызревает самостоятельно в каждой отдельной голове, а транслируется в уже готовой расфасовке через весь поглощаемый нами энтертейнмент. Мы считаем, что едим котлеты, а котлеты постепенно становятся нашим мозгом и думают вместо нас.

Если некоторые люди все еще думают, что котлеты бывают отдельно от мух, то они живут в мире иллюзий. В двадцать первом веке котлеты делают исключительно из мушиной пасты.

Наши концепции истории – это граффити спреем на развалинах. Мы видим только то, что сами нарисовали поверх руин.

Культура – это не только самоподдерживающийся, но и самопоедающий механизм. В точности как человеческое тело.

Все на свете – сериал, который уже был.

Солнце за тысячи лет опалило и как бы придавило окрестности, словно тут в незапамятные времена произошел секретный библейский грех, и бог все выжигал и выжигал его следы подвешенным в небе ядерным взрывом. Солнце ведь и есть ядерный взрыв, вспомнила я, просто очень далекий и крайне долгий.

Хорошее выражение – «лоно цивилизации». Ты хочешь родиться в окончательную реальность, а тебя берут и с хлюпом засовывают назад в это лоно.

Стилистические журналы учат, что роскошь – это окружить себя дорогими вещами. Но они лгут. Настоящая роскошь – древняя, истинная – это окружить себя дешевыми жизнями.

Ты – это все прежние люди, глядящие в окна твоих чувств.

Мертвые, живые – это философские идеи. На самом деле ничего подобного нет. Есть свежая кожа. Она стачивается о мир и сходит слой за слоем. На ее месте вырастает другая. Мы все – одно и то же.

Любой император каждый день создает сотню причин для своей смерти. Задним числом объяснить ее несложно. Когда убили Цезаря, никто не спросил «за что?».

Что такое правда, если не красота?

– А что такое любовь, учитель? – спросил я.
– Ты знаешь, от чего родятся дети.
– Да, – сказал я, – знаю. Я даже знаю, от чего они не родятся.

Даже боги терпят наш мир из-за любви. Но это несчастная любовь.
– Почему?
– Потому что мир несчастен, – ответил Ганнис. – Если мир несчастен, как может быть счастлива любящая его сила?

Если богу обидно, пусть заступится за себя сам.

– Значит, мир – иллюзия? – спросил я.
– Я не философ, – сказал Ганнис. – Иллюзия – просто слово. Одно из тех слов, которые употребляют философы. Они, мой милый мальчик, называют мир то так, то этак – но ничего не меняется.

На самом деле есть только маленький яркий огонек. Но он танцует так быстро, что у тебя перед глазами появляется иллюзия круга или спирали. Бог – это очень маленький и очень яркий огонек, своего рода светлячок, который летает гораздо проворней, чем любой комок горящей пакли на веревке. Бог делает это так быстро, что у тебя перед глазами появляется иллюзия целого мира.

Первое, что ты должен сделать – перестать хотеть. [..] Soltator не хочет вообще ничего, поскольку знает, что такое мир. [..] Желаемое перестает быть желаемым и становится надлежащим. А став надлежащим, оно происходит.

Духовные учения хороши тем, что в них можно найти оправдание для любого образа действий.

Вот сразу чувствуется, что ты из России. Первая мысль – взять кувалду и разбить. Это ваш национальный способ познания реальности?

Чем меньше слов, тем вернее преодолеют они океан времени…

Наши чувства и эмоции возникают сами, непредсказуемо и свободно, и не спрашивают нас, хотим ли мы их испытывать. Спрашивать некого: мы сами и есть сумма наших чувств и эмоций. Это очень важно – нет никого, в ком эмоции возникают, потому что «мы» появляемся после того, как они возникнут.

«Природность» и «естественность» – это вовсе не что-то хорошее, как намекает духовный маркетинг. [..] «Природное», «естественное» и «органичное» – это когда умирающий от рака медведь жрет хромого волка, давящегося напоследок золотушным зайцем.

«Четвертая стрела» – это пролетевшая по кругу первая, расщепившая саму себя на пять частей.

В гневе не было гнева, в тоске не было тоски, в радости не было радости. Даже в боли не было боли.
– А что было в боли? – спросила я.
Винс уставился на меня немигающим волчьим взглядом.
– Вот если бы ты задала такой вопрос учителю дзена, – сказал он, – тот бы немедленно треснул тебя по лбу, чтобы ты все пережила сама. Но мне лень вставать.

– Видишь вот этот стул?
– Да, – ответила Сара.
– Чтобы увидеть его, ты должна сначала его опознать. Найти в своей голове подходящий шаблон. Пока шаблон узнавания не обнаружен, это восприятие даже не поднимется к поверхности твоего сознания. А когда шаблон найден, в сознание будет поднят именно он. Иероглиф из твоей памяти. Твой собственный задний выхлоп. Это и означает увидеть стул – и точно так же мы видим все остальное. Но если ты, как Винс, начнешь искать, где же конкретно в этом опознанном тобой стуле спрятан стул, ты обнаружишь, что его там нет. Только гвозди и деревяшки. И с каждым гвоздиком эту процедуру можно повторить. Вся человеческая реальность сшита из таких призрачных заплат…

Что же удивительного, если на мужскую объективацию, превращающую ее в орудие наслаждения, она отвечает женской объективацией, превращающей мужчину в источник материальных благ?

Твоя подлинная идентичность известна только ребятам из Гугла.

Именно так македонский царь решал исход своих великих битв – подвергая себя опасности перед лицом готовых бежать солдат.

Всезнание бога – глупая человеческая концепция. Нильс Бор в беседе с Эйнштейном говорил – если бог желает узнать, как выпадут кости, он их кидает. Так бог постигает, что произойдет с миром. Он дает этому произойти.

Западная письменность с эмодзи становится похожа на японский язык, где среди букв фонетической азбуки время от времени выскакивает сочащийся уймой смыслов и коннотаций иероглиф. Иероглифы, если хочешь, и есть древние эмодзи. А эмодзи – это новые иероглифы…

Ограничивать прелюбодеяние, чтобы потом выдавать на него разрешения – этот самый выгодный бизнес на свете…

Разве бывает хоть один знак, который нельзя назвать просто совпадением? Знаки и есть совпадения, которым мы придаем значение, наполняя их смыслом.

Люди – это живые нитки, которыми сшита реальность. Какой у человека может быть путь, кроме того, чтобы просыпаться утром и засыпать вечером?

Все духовные практики – это генерирование специфических эффектов в потоке восприятия, и эти эффекты в каждой традиции свои.

Исследовать духовную реальность невозможно, потому что она не просто зависит от нашего внимания – она и есть замкнутый на себя поток внимания, способный порождать что угодно.

Греки думали, что звезды – это золотые гвозди в хрустальных сферах, которые крутятся где-то наверху. Но забивать эти гвозди человек не мог – он умел только вычислять их траектории в небе. Людям кажется, что сегодня они сильно поумнели, потому что рассчитывают не расстояния между гвоздями, а массы черных дыр, размер и возраст Вселенной…. – И подтверждают догадки наблюдениями, – вставила я.
– Да. Но за этим они как-то упускают то обстоятельство, что Вселенная – это просто небесное кино, проверить достоверность которого никогда не будет иной возможности, кроме как глядя на те же верхние огоньки.

Риторы, софисты и спорщики прячутся за словом «бог», когда у них иссякают аргументы.

Если сравнить наш мир с моей шелковой робой, то мы черви, выделяющие из себя шелк – а мним себя вышитыми на робе картинами, которых и нет-то нигде, кроме как в нашей памяти.

Наверно, мы все немного телепаты, но эту способность блокирует постоянная болтовня.

Корова похожа для нас на вторую маму. В детстве мы пьем ее молоко. А потом чуть подрастаем и начинаем есть ее мясо… Очень по-человечески.

Я прочитала в ее лице что-то такое… Даже не отвращение к происходящему. Наоборот, молчаливую готовность с улыбкой вытерпеть все до конца – пополам с надеждой, что это неправда и мир на самом деле устроен иначе, жизнь летит к счастью и свету, и, если как следует ущипнуть себя и проснуться, наваждение пройдет.

Ох, сколько умников прошло по этой планете… И все без исключения саморазвились до желтого черепа.

Мыслям не нравится, когда на них просто смотрят.

Когда человек может позволить себе все, доступное становится малоинтересным.

Смерть есть лишь прекращение непосильного труда, навязанного богами небытию.

Все загрязнения сознания сосредоточены в мозгу. Это, если разобраться, какие-то нейронные контуры, которые мы имели глупость сформировать.

Я для него как измерительный элемент. Как термометр в заднице у больного, понимаешь?
– У вас на Кубе так ставят термометры?
Она засмеялась.
– Нет. Это жизнь их так ставит.

Я где-то читала про древнегреческого философа, – сказала я, – учившего, что любому человеку, попавшему в наш мир, лучше всего немедленно покончить самоубийством. Многие ему верили.
– А сам он что?
– Сам он этого не делал. А когда его спрашивали почему, отвечал так: должен же кто-то здесь задержаться, чтобы указывать заблудшим душам дорогу… Стоять, образно говоря, с лампой на зловещем берегу… Чисто из гуманизма.

Людям кажется, что они отодвигают границу познанного и приближаются к тайне. Движение границы – это правда. Но приближение к тайне – иллюзия… Человечество спускается в глубины фрактала познания. Но природа фрактала такова, что в него можно углубляться бесконечно.

Цель человеческого существования не известна никому из людей по той единственной причине, что не может быть ими понята – и осознание этого факта есть высшая доступная человеку мудрость.

Что будет со всеми теми, кого я вижу во сне? Я проснусь, вот что с ними будет…

Вчера я создала этот мир, да. Но теперь все равно надо было вставать затемно. Встать в четыре утра совсем просто, когда понимаешь, что другого выхода нет.

В том прелесть, что мы состоим исключительно из клубка комаров, на который садятся другие комары. А когда все они разлетаются, выясняется, что под ними ничего никогда не было. Но это очень особенное ничего.