Виктор Пелевин, «t»

Цитаты

Несколько часов крестьянского труда не повредят и графу.

Из презрения к собственной жизни всегда следует презрение к чужой…

Не нужны свободным людям сапоги со шпорами.

Отчего я думаю, что мой творец благ? Подумаешь, создатель… Великое дело… Любой пьяный солдат способен стать создателем новой жизни. Быть может, я просто результат неумелого опыта? Несчастная случайность? Или, наоборот, я сотворен для того, чтобы испытать безмерное страдание и угаснуть?

Существование, сударь мой, это не выстрел из пушки. С чего вы взяли, что у него есть цель?

Пальцы тут ни при чем, – повторила лошадь тихо, будто боясь, что услышит кто-то лишний. – Тут не палец рубить, тут малой печатью убелиться след. Усечь смердячую яцутку. Вот тогда ровно по греху одежка будет.

Только не обижайтесь. Наша с вами природа такова, что глупо говорить о чьем-то превосходстве. Мы просто чужая выдумка, порождение мыслящих нас по очереди умов…

Никогда не делайте больше одного глотка водки, чтобы нейтрализовать радиацию – иначе рискуете оказаться пьяным в гуще врагов.

Отчего так дешева стала жизнь? – подумал Достоевский. – Да оттого, что дешева смерть. Раньше в битве умирало двадцать тысяч человек – и про нее помнили веками, потому что каждого из этих двадцати тысяч кому-то надо было лично зарезать. Выпустить кишки недрогнувшей рукой. Одной битвой насыщалась огромная армия бесов, живущих в человеческом уме. А теперь, чтобы погубить двадцать тысяч, достаточно нажать кнопку. Для демонического пиршества мало…

Европа, Европа, а что в ней хорошего, в этой Европе? Сортиры чистые на вокзалах, и все. Срать туда ездить, а больше и делать нечего…

Демонстрировать… Это ведь от «демон».

Главные вопросы современности вовсе не «что делать?» и «кто виноват?». Они совсем другие – «где я?» и «кто здесь?».

Кербер – это сторож, – вспомнил Т. – Только что именно он сторожит? Загробный мир вряд ли надо охранять от живых, которые хотят туда попасть. Скорее наоборот…

Свобода воли? – хмыкнул Ариэль. – Да бросьте. Это такая же тупая церковная догма, как то, что Солнце – центр вселенной. Свободы воли нет ни у кого, наука это тихо и незаметно доказала.

Господин брезгливо улыбнулся и молвил:
– Содомиты-с.
– Почему вы так полагаете?
Гороховый пожал плечами.
– Да по опыту знаю, что за тайными обществами не стоит обыкновенно никакой другой тайны, кроме этой. Зачем им иначе тихариться?

– А в чем тогда заключается наказание для грешника, если он не перерождается в аду?
– Наказание в том омерзительном состоянии ума, в котором он пребывает до смерти. Оно и есть ад.

Вы живете в уродливом, жестоком, кое-как склепанном аду, о котором вам не позволяется даже связно думать.

Не следует гнаться за случайным смыслом, мерцающим в местах неловкого стыка слов.

По утрам люди, как шестеренки, приходят в зацепление и тащат друг друга из своих норок, и каждая шестеренка крутится на своем месте до полного износа, свято веря, что движется таким образом к счастью.

Призывать внимание создателя при помощи мучений, причиняемых созданному – весьма распространенный вид богоискательства.

Назначил бы какой-нибудь пьяный князь богом не еврея, а кота, так и коту бы тысячу лет молились.

Что есть непротивление злу? Это отсутствие сопротивления. А сопротивляться можно только тогда, когда зло напало на тебя первым. Если же напасть самому, да еще и быстро всех укокошить, никакого противления злу не будет вообще…

Людям говорят, что они страдают, поскольку грешат. А на деле их учат грешить, чтобы оправдать их страдание.

Единственное, что я по-настоящему могу сделать, это постоянно возвращаться к трезвому наблюдению за собой.

Она глядела на него все откровеннее, с той лукавой и неизъяснимой тысячелетней загадкой в глазах, у которой, по меткому наблюдению Ницше, нет на земле иной разгадки, кроме будущей беременности.

Какой, однако, гадкий каламбур – «изуродовали роды». Гадкий и точный.

Она и была другой. Безгрешной светлой частицей весны – именно это к ней и влекло. А город все украл… Или не город? Неважно, кто. Главное, что женщина в своем ослеплении думает, будто способна подменить это мимолетное цветение природы, намазавшись помадой и белилами, надушившись парижскими духами и украсив себя золотом… Смешно. Только впору не смеяться, а плакать, потому что делает она это вынужденно, на потребу мужской похоти в зловонных клоаках городов, вместо того, чтобы радостно работать в поле…

Ум – это безумная обезьяна, несущаяся к пропасти. Причем мысль о том, что ум – это безумная обезьяна, несущаяся к пропасти, есть не что иное, как кокетливая попытка безумной обезьяны поправить прическу на пути к обрыву.

Самое непостижимое качество Бога состоит в том, что Бога нет.

Увидеть истину нельзя, потому что на нее некому смотреть.

Будда, говорил, что это дыра в отхожем месте. […] Представьте себе, говорил он, грязный и засранный нужник. Есть ли в нем хоть что-нибудь чистое? Есть. Это дыра в его центре. Ее ничего не может испачкать. Все просто упадет сквозь нее вниз. У дыры нет ни краев, ни границ, ни формы – все это есть только у стульчака. И вместе с тем весь храм нечистоты существует исключительно благодаря этой дыре. Эта дыра – самое главное в отхожем месте, и в то же время нечто такое, что не имеет к нему никакого отношения вообще. Больше того, дыру делает дырой не ее собственная природа, а то, что устроено вокруг нее людьми: нужник. А собственной природы у дыры просто нет – во всяком случае, до того момента, пока усевшийся на стульчак лама не начнет делить ее на три каи…

Природа не может быть выражена в словах по той самой причине, по которой тишину нельзя сыграть на балалайке.

Слова живут только секунду, это такая же одноразовая вещь, как, э-э-э… condom, только наоборот – condom, так сказать, на миг разъединяет, а слова на миг объединяют. Но хранить слова после того, как они услышаны, так же глупо, как сберегать использованный… Вы поняли, господа.

Дьявол – это ум. «Интеллект», «разум», «сатана», «отец лжи» – просто другие его клички.

– Скажите, – опять заговорил журналист, – а Соловьев верил в Бога?
– Еще как, – ответил Джамбон. – Но не факт, что он понимал под этим словом то же, что и вы.

– Соловьев при мне говорил, что именно ум создает весь мир.
– За что мы его особенно не любим, – сухо заметил Джамбон.

Вещи – это тоже мысли, – сказал Джамбон. – Просто они длятся дольше и общие для всех.

Может, для того каждый и несет в жизни свой крест – чтобы не было неуверенности в маршруте? Ибо когда несешь крест, надо ведь знать, куда… Обыкновенно, впрочем, на кладбище.

Он, скорее, нечто вроде надсмотрщика над гребцами на галере. Раб обстоятельств, поставленный над другими рабами обстоятельств в качестве дополнительного порабощающего фактора.

Помочь путешествующему Богу очень просто, и такая возможность есть у каждого – надо только оглядеться по сторонам и посмотреть, кому рядом плохо.

Вы хотите уверить меня в том, что произошло чудо. Но, по моему глубокому убеждению, истина и чудо – две вещи несовместные. Когда заходит речь о разных там воскрешениях, преображениях и прочем, надо сразу проверять, на месте ли ваш кошелек. Обратите внимание, ведь эти религиозные чудеса всегда какие-то убогие, заштатные – или икона плачет маслом, или, к примеру, хромой на обе ноги начинает хромать на одну, или бесы временно переселяются из одного стада свиней в другое.

Человек считает себя Богом, и он прав, потому что Бог в нем есть. Считает себя свиньей – и опять прав, потому что свинья в нем тоже есть. Но человек очень ошибается, когда принимает свою внутреннюю свинью за Бога.